А когда на следующее утро я шел по старому мосту, подходит ко мне Михель и говорит: «Поздравляю с наследством. Ну как? Переехал в новый дом?» Вот оно как в Вюрцбурге-то! Но если бы даже тебя никто не видел, господин Тэкстэкс все равно бы из тебя вытянул то, что ему надо. Это же такой пройдоха, какого свет не видал!

(«Тэк-с, тэк-с!»)

— Но кто же все-таки убил Молитора?

— Была минута, когда я уже готов был поверить, что это сделал ты. Ведь все-таки улики против тебя. А ты своей глупостью еще ухудшил дело… Может быть, какой-нибудь приезжий. Этот живодер давал деньги людям и из других городов. Во всяком случае, пока не поймают настоящего убийцу, нас отсюда не выпустят.

— Ах, все равно, теперь уже ничего не поправишь!

— Если бы жена и дети были обеспечены, мне бы наплевать. Мне теперь на все наплевать. Кормить обязаны нас. Похлебка, каша, о-го-го! — и брюква. Приятного аппетита!

— Особенно мне меньшого жаль. Он видел, как меня вели через мост.

— Только не воображай, будто я сказал господину Тэкстэкс, что ты прибежал ко мне запыхавшийся и взволнованный. Это он просто так, чтобы подловить тебя, комедию разыграл, хитрая бестия. С каким бы удовольствием я тогда съездил ему по морде. Но что я мог поделать!

— Ничего нельзя было поделать. В общем-то он с нами был обходителен.

— О, разумеется, он тебя и так и этак станет улещивать, пока все ему не выболтаешь, а потом так же обходительно передаст тебя прокурору. Лицемер! Сукин сын!

(«Тэк-с, тэк-с, не очень-то лестного мнения обо мне господин Видершейн!»)

— Но кто же все-таки его кокнул?

— Кто бы ни кокнул, мне Молитора не больно-то жалко. Скольких он по миру пустил за последние годы. Может, кто-нибудь из этих несчастных.

— Да, только этого нам еще не хватало! И квартет ко всем чертям полетел.

— Зато мы при фраках, о-го-го!.. Ну, я попробую уснуть, Оскар. При фраках!

И бросив свой обычный вызов всему свету, письмоводитель повернулся лицом к стене.

Господин Тэкстэкс еще раз внимательно перечел стенограмму, захватил ее с собой, и дома, после обеда, стоя у грядки с репкой, снова ее прочитал. Огорченно поглядывал он на ровную поверхность без единого зеленого росточка.

— Все-таки придется вызвать господина Клеттерера.

В три часа в камеру явился надзиратель.

— Видершейн, к следователю!

Письмоводитель, ухмыляясь, протянул ему обе руки.

— Нет, наручников надевать не велено.

— Тебя освобождают! — с радостью воскликнул Оскар и тут почувствовал в груди тяжелый ком.

— Черт его знает, что у него опять на уме!

— Объясни ему, что я солгал только потому, что боялся, как бы меня не замешали в эту историю. Это же вполне понятно, объясни ты ему. Должен же он понять. Он сам прекрасно знает, сколько невинных сидят по тюрьмам.

— Тэк-с, господин Видершейн, я вызвал вас лишь затем, чтобы с вами проститься. Можете идти домой к своей жене. Дело, правда, еще не выяснено. Но вы ведь человек разумный и не скроетесь из Вюрцбурга; если потребуется, я всегда смогу вас вызвать и еще кое о чем расспросить.

Он заглянул в стенограмму:

— И к тому же человек чистосердечный и глубокий знаток человеческой души!

Господин Тэкстэкс лукаво посмотрел поверх стенограммы и сразу же добавил, словно взгляд этот относился лишь к последующим словам:

— Если увидите господина Клеттерера, попросите его, пожалуйста, зайти ко мне. Относительно репки! Он знает.

Тем временем надзиратель вернулся в камеру за шляпой письмоводителя. Оскар соскочил с койки:

— Он не вернется? — спросил он и снова почувствовал тот же тяжелый ком под ложечкой.

Когда Оскар прислушивался, к нему через стены камеры проникали звуки жизни: где-то вдалеке прогрохотала пролетка. Вот мальчишка лихо насвистывает модный мотив. На бульваре рядом неистовствовали птицы. Светило солнце. И серые камни древней ограды, увитые зазеленевшим уже плющом, казалось, больше знали о жизни и смерти, чем дано знать людям.

VI

Когда письмоводитель пришел домой, он застал там фрау Клеттерер и Ханну, опоражнивавших все ту же длинную плоскую корзину из-под цветов. Стол и так уже походил на прилавок овощного магазина. А у Ханны в руках был еще пяток яиц, и она не знала, куда их сунуть. Жена письмоводителя лежала в постели. Она притянула к себе голову мужа:

— Вернулся!

На этот раз Томас не пошел с ними, хотя Ханна его и звала. На обратном пути фрау Клеттерер спросила, что у них опять произошло.

Ступни у Ханны были маленькие, а икры, не в пример ногам фрау Клеттерер, которые смахивали на две перевернутые вниз горлышком здоровенные четверти из-под красного вина, походили на тоненькие стройные бутылки из-под рислинга. Опустив головку, она молчала.

— Ну говори уж, глупышка!

Сперва вместо ответа послышался нечленораздельный звук, который выражал не строптивость, а лишь внутреннее удовлетворение и вполне соответствовал свободной игре ее бедер.

— Он видел меня с доктором Гуфом.

— Так ведь вы после этого помирились.

— Он еще раз меня видел.

— Томас хороший мальчик, Ханна, — вступилась фрау Клеттерер за сына, — он не глуп и знает чего хочет; по мне, даже слишком хорошо знает для своего возраста. Но если ты будешь выкидывать такие фортели!.. Мне часто кажется, что ты его вовсе не любишь.

— Ну, конечно, нет! Все это еще ребячество.

На набережной показался полицейский, и мальчишки, удившие рыбу, бросились врассыпную. Сынишка письмоводителя подбежал к двум женщинам и, пересиливая страх, спросил:

— Вы не скажете, который час? Ух, как поздно! — И он помчался дальше. Он спросил лишь для отвода глаз, чтобы чем-нибудь объяснить свое бегство, совершено так же, как в свое время Оскар бросал пуделю камень.

— Ребячество? Так и сказать ему? Ну что ж, скажу.

Но тут ей достался поцелуй, мимолетный и жесткий, словно в щеку ее на лету клюнула птица, и взгляд, такой многозначительный, что она вовсе перестала что-либо понимать.

Ханна уже не раз доказывала, что девушка, которая чувствует свою красоту на каждом шагу и в бедрах и коленях, — прирожденный дипломат, и ей достаточно одного взгляда, чтобы заставить кого угодно плясать под свою дудку.

«И этой пигалице нет еще и шестнадцати лет», — подумала фрау Клеттерер.

Томас шел по Каштановой аллее. Жилета на нем не было, и широкая грудь распирала пиджак, застегнутый на одну нижнюю пуговицу. Не меняя шага, он перемахнул через трехметровую канаву и, даже не согнув колени, свободной упругой походкой двинулся дальше, словно, только случайно попав в этот городок, он пройдет, нигде не задерживаясь, свой жизненный путь,